Итак, насчет наших проблем с Газой. Может быть, кто-то удивится и скажет: ма питом, на эту тему должны высказываться политики или, в крайнем случае, историки. А ты кто такая?

А я не историк. Я литературовед. Моя специальность – теория литературы и поэтики. Училась я на факультете русского языка и литературы, защитилась на кафедре теории литературы МГУ, преподавала теорию литературы и поэтику еще в той стране, которая называлась Советский Союз. После приезда в Израиль в 1987 году пошла учиться заново, а потом начала преподавать на юге – в университете Бен Гурион в Беэр Шеве, и в колледжах, находившихся в его ведении: Сапир (в Сдероте) и Ахва (возле поселка Ахва и перекрестка Ахим). Сначала преподавала теорию и поэтику, историю мировой литературы, а через некоторое время стала преподавать также ивритскую литературу.

Я не историк, но я тоже могу кое-что рассказать об арабо-израильском конфликте.

В начале 90-х годов прошлого века в Израиле начался исторический сдвиг: в университетах и колледжах, наряду с обычными еврейскими студентами, стали все в больших количествах появляться также и арабы – и оседлые, и бедуины, и христиане, и мусульмане. Знакомые спрашивали меня: на кой черт им всем учить ивритскую и мировую литературу? Это был странный вопрос. У арабов большая рождаемость. В Негеве каждый год открываются новые школы. Кто там будет учить детей? Выпускники арабского семинара в Хайфе? Так он не резиновый, и вообще пусть лучше учатся в наших университетах и колледжах, заодно и государственный язык подтянут…

В Израиле, как и во всем мире, для того, чтобы преподавать в старших классах средней школы, нужно получить "ришайон-ораа", то есть сертификат о получении педагогического образования, и плюс к тому первую степень по одному из предметов, которые учат в школе. И если бедуины считают, что литература легче, чем биология или математика – так пусть учат литературу. Смешно сказать, как-то раз у меня учился молодой человек, который давал уроки вождения в Рахате, бедуинском городе в Негеве. Какой курс он взял? Теорию литературы, представьте. И не так плохо учился...

Некоторые арабские студенты учились неплохо, особенно девочки. Некоторые много читали по-арабски и на иврите, и иногда удивляли меня оригинальными идеями и интерпретациями текстов. Некоторые писали стихи. И даже был один гений. Такое тоже случается иногда – талант от Бога. Это был огромный квадратный бедуин из Рахата, на всех занятиях он сидел неподвижно и молча глядел мне в лицо. Ближе к концу занятия он поднимал руку и в нескольких предложениях так четко разъяснял ход мысли и вывод из трудной статьи, которую мы разбирали, что все – и студенты, и я – кидались за ним записывать.

Его экзаменационную работу я запомнила из сотен других, потому что это была наполовину готовая оригинальная статья, написанная так умно и просто, что оставалось только удивляться, как мне самой не пришли в голову такие классные формулировки. Вторую степень он делал в каком-то американском университете (в качестве гения, он получил стипендию на обучение и на проживание), а третью – в Гарварде.

Я люблю своих студентов. Некоторыми даже горжусь. Но некоторые – к сожалению, многие, и даже очень многие арабские студенты запомнились мне отнюдь не своими достижениями...  А чем? А вот про это я вам сейчас расскажу две истории.

В начале своей академической карьеры вела я в университете просеминар второго курса. Просеминар – это как бы подготовка к написанию семинарской работы: студенты выбирают тему и пишут несложную работу, по дороге обучаясь всяким необходимым академическим навыкам: как составлять план, с чего начинать и чем закончить, как искать библиографию, как начинать и заканчивать вступление и заключение, как оформлять сноски и список литературы и т.п.

И вот один молодой бедуин ни одной работы мне не сдает, на занятия ходит через раз, а к концу второго семестра вообще пропадает. Я его встречаю в коридоре и говорю (сама, по своей инициативе, заметьте): ладно, Бог с ними, с пропусками, я готова принять все работы оптом, но ты их сдай же все-таки. В ответ этот юноша рассказывает мне душераздирающую историю. У них в семье все болеют. Мама, папа, братья и сестры, дети и племянники. Но самое страшное – овцы болеют. А они не застрахованы. И он один из всех здоровый (пока) героически ухаживает за овцами, не спит ночами и т.д. и совершенно не в состоянии сдать мне просеминарскую работу.

А при всем при том он работает в школе учителем старших классов, а высшего образования у него пока нет, и директор школы ему сказал, что если он не перейдет на третий курс – его уволят. А тогда, – грустно говорит он, – нашей семье придет конец, потому что овцы-то не застрахованы, прикинь. И в конце своего печального повествования дает клятвенное обещание, что в начале следующего семестра он мне принесет все не сделанные контрольные плюс итоговую работу в идеальном состоянии. "Я, – говорит, клянусь. Жизнью и здоровьем своих маленьких детей клянусь, что все сделаю – но не сейчас, сейчас в нашей семье трагическое положение".

Клятва жизнью и здоровьем маленьких детей произвела на меня впечатление (у меня у самой был тогда маленький ребенок) и мне стало стыдно. Ну что я, в самом деле, зверь какой? У человека овцы болеют, а я к нему пристаю с какой-то библиографией... И я пошла ему навстречу: мы с ним договорились, что сейчас я ему поставлю проходную оценку авансом, а в начале следующего семестра он принесет мне все, что задолжал.

Начинается следующий семестр, я веду теперь уже семинар. Предполагается, что в прошлом году все студенты уже усвоили разные необходимые технические умения и теперь могут посвятить себя интересной творческой работе. Вот только этот бедуинский пастух, отец маленьких детей, на занятиях не появляется. В списке он есть, а в классе его нет. В смысле, вообще нет.

В конце семестра я опять сталкиваюсь с ним в коридоре и говорю ему: "Мухаммад (или как его звали, точно не помню), что ж ты мне работу-то не принес? Да и на занятия не ходишь. Имей в виду, в следующий раз я тебе оценку за просто так – не поставлю".

А этот молодой негодяй отвечает, ласково глядя мне в глаза: "Нет, ты мне не только поставишь оценку, Елена. Ты мне поставишь ОЧЕНЬ хорошую оценку". "Почему?" – изумилась я. "Потому, – отвечал он, все с тем же добродушным выражением на лице, – что если ты этого не сделаешь, я напишу заведующему кафедрой письмо, в котором расскажу, что в прошлом семестре ты поставила мне оценку без всяких оснований".

"Ну так ты можешь прямо уже сейчас писать письма куда тебе угодно: хоть в ООН, хоть в Международный суд в Гааге, – отвечала я ему на это змейство. – Но у меня ты больше не учишься".

Побеседовав таким образом со студентом, я пошла к нашему заведующему кафедрой с тяжелым предчувствием неприятностей.  Поскольку то, что я сделала, имеет официальное название "фальсификация оценки".

Завкафедрой был новый, его предшественник только недавно закончил свою каденцию. До этой встречи я с этим новым начальством встречалась на заседаниях кафедры, но лично с ним общаться не приходилось. Я знала, что он известный ученый, что он перевел на иврит несколько классических произведений мировой литературы, и что при встрече он вежливо улыбается. А еще – что он член ЦК Коммунистической партии Израиля. Так что, по опыту общения с коммунистами на доисторической родине, я не ожидала от этой встречи ничего хорошего.

Но этот коммунист меня удивил. В ответ на мой рассказ он спокойно сказал: "Ну что… ну ты фрайерит. Ты что, не знаешь, что они шакраним патологиим (патологические лжецы) и врут как дышат? Им ни в одном слове верить нельзя. Я совершенно уверен, что и детей-то у него никаких нет, ни маленьких, ни больших. А также и овец. Своего-то он, может быть, еще задумается, обмануть или нет. А тебя? Пф-ф-ф... Ты для него вообще не человек. У них и в Коране написано, что неверных обманывать можно и нужно".

"А что же теперь делать?" – спросила я.

"Теперь уж ничего, – все так же спокойно ответил завкафедрой, – оценка уже в компьютере. А ты впредь не будь дурой, не верь их обещаниям и не поддавайся на провокации".

Я ушла, с одной стороны, с чувством облегчением, что мне за мою дурость ничего не будет. А с другой стороны – с удивлением: как же он с такими идеями в голове может быть коммунистом и даже членом ЦК?

Это был для меня урок. Поработав много лет с бедуинами и оседлыми арабами-мусульманами (с христианами, надо сказать, проблем не было никогда), я теперь в точности знаю: что бы они ни обещали – доверять их обещаниям следует с очень и очень большой осторожностью, а лучше вообще не доверять. Мало того, что обманут – сами от своего обмана придут в такую ярость, что иметь с ними дело станет совсем невозможно. Я видела это много раз, но понять этого никак не могла. Пока меня не просветил еще один опытный человек.

Это было в подведомственном нашему университету колледже, где тоже, параллельно с университетом, преподавали члены нашей кафедры. Студенты учились там первые два года, а третий – уже в университете, и получали диплом университета.

В этом колледже я вела курс "Сокровища мировой литературы". В начале семестра я предупредила студентов, что им надо будет из недели в неделю вести читательский дневник, где они будут записывать названия прочитанных романов, рассказов и пьес, годы жизни авторов, имена героев, короткий пересказ сюжета и свое личное впечатление. И, конечно, объяснила, что это нужно делать в течение всего семестра, чтобы потом, во время сессии, они могли спокойно готовиться к экзамену, а не пытались, как бедняжки, прочесть за пару дней и ночей весь список литературы,  или – еще хуже – не зубрили бы наизусть чьи-то перевранные пересказы, как это иногда случается и всегда плохо кончается.

И вот через месяц, как договаривались, я попросила принести читательские дневники, чтобы убедиться, что студенты начали читать тексты. В назначенный день почти все их принесли – кроме некоторых бедуинских студентов. У каждого из них случился в жизни какой-нибудь панчер, и они попросили отсрочку на неделю. Я, конечно, не стала придираться: через неделю так через неделю…

Через неделю они ничего не принесли.

"В чем дело? – спрашиваю. – Вы же знаете, что если не будете читать тексты и вести записи в течение семестра – вы просто не сможете сдать экзамен!"

Молчат и смотрят на меня, как волки. Причем не только те, кто не выполнил задание, – но и те, кто все сделал вовремя. Чуть ли не зубами скрежещут от злости.

Да что такое? Я же их вроде бы ничем не обидела. Наоборот, старалась все сделать, чтобы они спокойно и приятно сдали экзамен, без нервотрепки и без бессонных ночей. И даже пошла им навстречу – перенесла задание на неделю, как они просили…

Наученная предыдущими испытаниями, я сразу пошла советоваться с опытным человеком – заместителем декана академического отделения.

Замдекана пожал плечами и сказал то же самое, что я уже слышала:  что я фраерит и совершенно не понимаю, как устроена голова у наших двоюродных братьев. Но затем он сказал кое-что новое и интересное: "Пойми ты простую вещь: если ты им уступаешь, с их точки зрения это значит, что ты слабый человек. Получается, что они вынуждены подчиняться слабому человеку, да еще к тому же женщине. Для них это невыносимое унижение, и они ни не готовы его терпеть. Эта ситуация оскорбительна для их чести, она делает им в голове сильнейший когнитивный диссонанс, прямо-таки сводит с ума. И с этого момента они уже не в состоянии учиться, и начинают психовать, бунтовать и хамить. Поэтому ты не имеешь права уступать. Никогда, ничего, ни на миллиметр им уступать нельзя. Ты должна заранее тщательно продумать все свои требования, чтобы они были разумными и выполнимыми. Не чрезмерными. И ни в коем случае, не дай Бог не обидными. Но то, что ты им предъявила – надо требовать до конца. Вежливо, учтиво, четко и твердо. Только так с ними можно работать и вообще иметь дело".

Он был прав, конечно.

Вот почему я совершенно уверена, что палестинскому государству нет и не может быть места на нынешней территории Израиля. Потому что, если эта утопия осуществится, здесь не останется места евреям. Я это знаю совершенно точно. Из опыта, господа. Из многолетнего трудного опыта.

А так-то с ними можно и чаю попить, и кофе. И поговорить о семье и о погоде. О  литературе тоже иногда можно...