"Для меня этот вопрос – еврей? не еврей? – вообще не существовал… я думаю, что это был дух и влияние семьи".

(Андрей Сахаров)

Выдающийся ученый-физик, один из создателей водородной бомбы, правозащитник, диссидент, лауреат Нобелевской премии мира, мягкий интеллигентный человек, умевший быть твердым, как сталь – это всё о нём, об Андрее Дмитриевиче Сахарове. Вся его жизнь была тесно переплетена с евреями – хорошими знакомыми, друзьями, его преподавателями, коллегами, соратниками по диссидентско-правозащитной работе. Увлекательные сахаровские мемуары изобилуют множеством воспоминаний об окружавших его евреях и подчеркиванием важности для него толерантности.

"Национальная еврейская интеллигентность"

Представители старинного рода Сахаровых в ХIХ столетии жили в Нижегородской губернии. "Моя высылка в Горький как бы замыкает семейный круг", – писал А. Сахаров. В роду были священники. А дедушка Андрея – адвокат, общественный деятель либеральных убеждений Иван Сахаров – занимался развитием народной грамотности, оказывал помощь политическим ссыльным. В 1906 г. вместе с правоведом Михаилом Гернетом и адвокатом, публицистом, евреем Онисимом Гольдовским он редактировал сборник гуманистических статей "Против смертной казни".

Интересно, что среди родственников Сахаровых семья Гольденвейзеров: знаменитый пианист, толстовец, еврей по отцу Александр Гольденвейзер женился на сестре мамы Андрея и стал его крестным. В числе знакомых Сахаровых был хорошо известный своими выступлениями против антисемитизма писатель Владимир Короленко, "к которому все мои родные питали глубочайшее уважение".

Андрей Сахаров родился и вырос в Москве. Он описывал свой московский двор: "Проявлялись ли в нашем дворе национальные противоречия? Мне кажется, в очень слабой степени. Иногда мальчику-еврею Грише вспоминали его еврейство, но без ненависти, скорее как особое качество. Для меня этот вопрос – еврей? не еврей? – тогда вообще не существовал, как и всегда потом; я думаю, что это был дух и влияние семьи… Мои родители… были людьми русской культуры. Они любили и ценили русскую литературу, любили русские и украинские песни. Я часто слышал их в детстве, так же как пластинки песен и романсов ХIХ века, и все это входило в мой душевный мир, но не заслоняло культуры общемировой".

Гриша "с огромными голубыми глазами" из очень бедной семьи сапожника Уманского был сверстником Андрея, и он с ним очень подружился: "нас объединяла склонность к фантазированию, мечтательность. И, по-моему, меня уже тогда привлекала национальная еврейская интеллигентность, не знаю, как это назвать – может, духовность, которая часто проявляется даже в самых бедных семьях. Я не хочу этим сказать, что духовности меньше в других народах иногда может, даже и наоборот, и всё же в еврейской духовности есть что-то особенное, пронзительное. Мы часами ходили по двору, рассказывая друг другу наши фантазии – какие-то удивительные приключения, фантастические истории – что-то среднее между научной фантастикой и сказкой". Потом Гриша стал зубным техником-протезистом, а в годы войны погиб на фронте.

"Сколько время – два еврея"

В школе у Сахарова друзей не было. Он "был очень углубленным в себя, в какой-то мере эгоцентричным, болезненно неконтактным". В восьмом классе он сидел за одной партой "с очень начитанным, влюбленным в литературу, в Маяковского, в искусство мальчиком". Миша Швейцер – так звали его соседа, будущего прославленного кинорежиссера (см. "ЕП", 2020, № 2).

В детстве и юности Андрей много читал. В том числе и по многу раз перечитал почти все книги популяризатора науки Я. Перельмана (см. "ЕП", 2017, № 3). "Это были прекрасные книги, очень многому научившие и доставившие радость нескольким поколениям читателей". Среди участников математического кружка при университете, который Андрей посещал, "больше всего выделялись эрудицией и каким-то неподдельным блеском" братья-близнецы Акива и Исаак Ягломы. Впоследствии он вместе с ними учился в МГУ.

С благодарностью вспоминал Сахаров своих университетских профессоров и других преподавателей, среди которых заметны еврейские фамилии. Рассказывал, как крупный ученый Л. Мандельштам и его ученики вынуждены были в конце 1930-х покинуть университета из-за развязанной против них яростной травли. Обвинением в их адрес, в частности, служила их приверженность "антиматериалистической теории относительности" – "что это еврейская выдумка, тогда в СССР не говорилось".
На курсе Сахарова в основном учились евреи. И они были среди его близких университетских друзей. Например, Яша Цейтлин, "своеобразный человек, с большим чувством собственного достоинства, душевной ранимостью и обидчивостью, но и способностью быть самым преданным другом… Что больше всего привлекало меня в нем? Вероятно, то же, что и в Грише Уманском – какая-то внутренняя чистота и мечтательность, и национальная, по-видимому, грустная древняя тактичность". Потом он "бесследно исчез из моей жизни". Возможно, после окончания МГУ ушел на фронт.

В годы войны физфак МГУ эвакуировали в Ашхабад. Здесь иногда чувствовались "проявления антисемитизма, ставшего явным (многократно усилившиеся в войну и сохранившиеся после)". Иногда тогда и потом Сахарова принимали за еврея. "Вероятно из-за моей фамильной „сахаровской“ картавости, не знаю, откуда она взялась… „Сколько время – два еврея“, – кричали мальчишки мне и Боре Самойлову, к слову, такому же еврею, как я (это-то было безобидно...)".

Безотказный способ определить интеллигента

В 1942 г. Сахаров окончил университет и поехал работать на Ульяновский патронный завод, а в 1944-м поступил в аспирантуру московского ФИАНа. Его научным руководителем был выдающийся физик, будущий академик и лауреат Нобелевской премии Игорь Тамм – по отцовской линии то ли немец, то ли еврей.

Среди товарищей аспиранта и молодого ученого Сахарова – Шура Таксар, Матвей Рабинович. Вспоминал он и будущего известного в мире физика Ефима Фрадкина ("как мы все его звали – Фима"), ветерана войны, вся семья которого была уничтожена нацистами. И свою соседку по даче под Москвой летом 1949 г.: "очень приятную еврейскую бабушку, имевшую обыкновение ворчать на своих внуков: "Разве это дети? Это черти, а не дети!".

Не забыл Сахаров в воспоминаниях и о бушевавших кампаниях борьбы с "низкопоклонством перед Западом" и с "космополитизмом" – "чтоб не прослыть антисемитом, зови жида космополитом". Например, одно время он преподавал в МЭИ, где заведующим кафедрой физики был проф. В. Фабрикант, который выдвинул вместе со своей сотрудницей интересную научную идею, но радость ее осуществления и известность достались другим. "Говорят, что какую-то роль сыграло то трудное положение, в котором оказались в годы „борьбы с космополитизмом“ многие евреи".

Рассказывает Сахаров о своих учителях, коллегах, крупных ученых-евреях: Юлии Харитоне, Виталии Гинзбурге, Евгении Фейнберге, Якове Зельдовиче, Семене Беленьком, Льве Ландау и др. Евреев вокруг него было очень много (их ядерный объект министерские работники между собой называли "Израилем", а столовую для научных работников – "синагогой"). Некоторые из них оказали влияние на его научную работу. Особенно подчеркивал большую роль в своей жизни Игоря Тамма, в том числе и в выработке принципов отношения к общественным явлениям (хотя в общественных взглядах они потом во многом разошлись): интеллектуальная честность, смелость, готовность пересмотреть свои взгляды ради истины, активная, бескомпромиссная позиция. У Тамма была бурная биография: и меньшевиком побывал, и в подвалах деникинской контрразведки, и в подвалах ЧК, и чуть не расстреляли. Они часто беседовали, касались "и самых острых тем – репрессий, лагерей, антисемитизма, коллективизации, идеалов и действительного лица коммунизма" По поводу антисемитизма Игорь Евгеньевич говорил: "Есть один безотказный способ определить, является ли человек русским интеллигентом, – истинный русский интеллигент никогда не антисемит; если же есть налет этой болезни, то это уже не интеллигент, а что-то другое, страшное и опасное".

"Им нужен был герой – русский"

В литературе распространена точка зрения, что научной карьере Сахарова способствовала "борьба с космополитизмом". Количество евреев в науке старались уменьшить, а количество русских – увеличить. Уже в 32 года, в 1953 г., он был избран академиком. В 1997-м в интервью газете "Вестник" академик Виталий Гинзбург говорил: "В 1953-м г. меня, по предложению Игоря Евгеньевича Тамма, выбрали в членкоры. Он же предлагал избрать в членкоры и Андрея Дмитриевича, но его избрали сразу в академики. Почему? Им нужен был герой – русский. Евреев хватало: Харитон, Зельдович, ваш собеседник. Скажу, чтобы не было недоразумений: я Сахарова нисколько не ревную, не собираюсь бросать на него тень, но, говоря в историческом плане, его очень раздули по военной линии – из националистических соображений".

Впрочем, одновременно из работавших по его тематике стали академиками Тамм, Харитон, Исаак Кикоин. "К сожалению, не был избран Яков Борисович Зельдович – это было совершенно несправедливо, очень меня огорчало и ставило в ложное положение", – отмечал Сахаров.

Говоря о том, что в западной печати его часто называют "отцом водородной бомбы", ученый подчеркивал: "Эта характеристика очень неточно отражает сложную реальную ситуацию коллективного авторства". Заметно представлены были в том коллективном авторстве и евреи.

"Законное стремление людей самореализоваться"

В 1968 г. Андрей Сахаров сделал решительный шаг – вышел из советской тоталитарной системы. В самиздате он опубликовал свою статью "Размышления о прогрессе, мирном сосуществовании и интеллектуальной свободе". Основная ее мысль – человечество подошло к критическому моменту своей истории, над ним нависла угроза термоядерного уничтожения и другие опасности, которые многократно усиливаются разделением мира. Он предложил идею конвергенции (сближения) социалистической и капиталистической систем, которая должна способствовать преодолению разделения мира. На рубеже 1960–1970-х Сахаров стал одним из лидеров правозащитного движения в СССР, диссидентом. После того, как оказался в "новом качестве", многие друзья и знакомые исчезли с его горизонта ("а некоторые, может, еще раньше, отчасти по моей вине"), в том числе и некоторые евреи. Другие же люди с еврейскими корнями, наоборот, появились. В мемуарах Сахаров упоминал А. Есенина-Вольпина, Н. Горбаневскую, А. Левитина (Краснова), П. Якира, А. Якобсона, Л. Богораз, А. Гинзбурга и др. Помощником, доверенным лицом Сахарова был Ефрем Янкелевич, зять Елены Боннэр – супруги Сахарова.

Андрей Дмитриевич создал страшное оружие, но пытался предотвратить опасные испытания, подчеркивал, что оно должно быть только оружием сдерживания, никогда – войны, и требуется его постепенное сокращение. Выступил против ввода советских войск в Афганистан. Он стал борцом за мир, демократию, многопартийность, права и свободы человека, толерантность и другие нравственные ценности. Полагал, что политика может и должна быть нравственной, а без моральной основы она просто превращается в политиканство. В 1975 г. за "поддержку фундаментальных принципов мира" и борьбу с "подавлением человеческого достоинства" Сахаров стал лауреатом Нобелевской премии мира.

Широко представлена была в его работе и еврейская тематика. В 1970 г. из-за отсутствия разрешения на выезд в Израиль группа евреев попыталась угнать советский пассажирский самолет за границу. Узнав о жутких приговорах, физик был возмущен. Он отправил телеграмму на имя генсека Брежнева и письмо "президенту СССР" Подгорному с просьбой отменить смертную казнь лидерам "самолетчиков" Кузнецову и Дымшицу и смягчить приговоры остальным осужденным. Он считал, что несомненно "этот план был авантюрой и нарушением закона, за которое его участники должны были понести уголовное наказание", однако, не столь тяжелым преступлением, как то, в котором "угонщиков" обвинили на суде. Опасность для летчиков была минимальной, посторонних пассажиров вообще не было. Захват самолета предполагался на земле – это не было бы воздушным пиратством. И уж, конечно, не было "изменой Родине", за которое наказание вплоть до смертной казни.

Вообще, один из вопросов, которым академик занимался – защита свободы эмиграции. Он многократно публично выступал в поддержку эмиграционного потока в Израиль, "питаемого еврейским самосознанием (сионистским – я употребляю это слово без всякого негативного оттенка), антисемитизмом в СССР (то "тлеющим", то вспыхивающим, как в 1953 г.), а также законным стремлением людей самореализоваться в условиях, где нет дискриминации и свойственных нашей стране ограничений". Говорил о борьбе активистов за эмиграцию: Анатолий Щаранский, Владимир Слепак, Виктор Браиловский, Эйтан Финкельштейн, Ида Нудель, братья Гольдштейн, Александр Лернер, Иосиф Бегун. О том, что власти держат руку "на клапане" эмиграции "и по желанию, в зависимости от политической конъюнктуры, то отпускают его, то резко уменьшают число выдаваемых разрешений"; об отказах для многих евреев. Он поддержал поправку Джексона–Вэника, запрещавшую США предоставлять СССР статус наибольшего благоприятствования в торговле из-за невозможности для многих советских евреев покинуть Союз.

Ученый писал о враче-психиатре Семене Глузмане, осужденном на семь лет заключения и три года ссылки за то, что отказался признать психически нездоровым видного диссидента, генерала Петра Григоренко. Заявлял о дискриминации евреев при приеме в вузы. Известный "борец с сионистами", математик Понтрягин сетовал, что Сахаров организовал против него кампанию на Западе по ложному обвинению в антисемитизме.

Травля в прессе и книгах академика Сахарова, трижды Героя социалистического труда, обладателя ордена Ленина, стали "общим местом" советской пропаганды: клевещет на политику Советского Союза, "агент империализма", "предатель народа". Многие деятели культуры, ученые подписывали письма, осуждающие "отщепенца". Но, конечно, далеко не все. Например, Виталий Гинзбург. Он был заведующим теоретическим отделом в ФИАНе, а Сахаров там – старшим научным сотрудником. Гинзбург не подписал ни одного письма, бичующего коллегу. Но, когда Сахаров предложил кому-то из сотрудников отдела что-то политическое, Виталий попросил его в отделе политической работой не заниматься. "Я не трижды Герой и защитить в случае чего своих сотрудников не смогу. Развалить отдел я тоже не хочу". Сахаров к просьбе прислушался.

"Она была рядом со мной"

Занимаясь правозащитой, Сахаров познакомился с правозащитницей, публицисткой Еленой Боннэр еврейско-армянского происхождения (см. "ЕП", 2021, № 6). "Красивая и очень деловая на вид женщина, серьезная и энергичная", – впечатление Сахарова, когда он впервые увидел Елену. Она стала его женой и соратницей в диссидентско-правозащитной деятельности. По ее инициативе Сахаров начал писать воспоминания. Говорил, что жена "проделала самую ценную для меня редакторскую работу", приняла на свои плечи огромные трудности и опасности пересылки книги на Запад. А когда его сослали в закрытый для иностранцев Горький, поехала с ним. "Была рядом со мной все эти годы".

КГБ распространял методичку: подкаблучника Сахарова направляют западные спецслужбы, используя для этого влияние на него коварной сионистки Боннэр. Пошла атака на нее. Аресты, обыски, дискриминация ее родных. Судили ее за "ложные измышления, порочащие советский государственный и общественный строй". Итог – пять лет ссылки в Горьком. Полоскали в печати, в том числе не гнушались затрагивать и ее личную жизнь.

В 1983 г. Н. Яковлев, автор мерзкой стряпни "ЦРУ против СССР", где он много усилий уделил обливанию грязью Сахарова и Боннэр, заявился в квартиру в Горьком, где они жили. Сказал, что хочет взять у ученого интервью для нового издания книги. Когда начал оскорблять Елену, Сахаров влепил ему пощечину и выгнал вон из квартиры.

В Горьком Сахаров проводил голодовки с требованием разрешить Боннэр поездку за границу для встречи с матерью, детьми, внуками и для лечения. Власти сопротивлялись, Сахарова подвергали мучительному насильственному кормлению, но в итоге ей таки разрешили поездку.

Семь лет они провели в ссылке, пока новый генсекретарь ЦК КПСС М. Горбачев не разрешил им вернуться в Москву.

Взять Дамаск

Публицист Бенедикт Сарнов вспоминал, как заглянул однажды "на огонек" к тогда уже опальному певцу Александру Галичу. Там были поэт Семен Липкин и Андрей Сахаров. Зашел разговор о том, что происходит в мире.

"Кто-то из нас сказал, что...  израильтяне опять бомбили Ливан.

Лицо Андрея Дмитриевича сморщилось, как от боли.

– Ох, – прямо-таки вырвалось у него. – Зачем это они!

– А что им делать? – сказал я. – Вы можете предложить им какой-то другой вариант?

Андрей Дмитриевич не успел ответить: раздался тихий голос Семена Израилевича Липкина.

– Я могу предложить другой вариант... Вернее, – уточнил он, – я могу сказать, что бы я сделал на их месте.

Все мы вопросительно на него уставились.

– Я бы, – спокойно продолжил он в мгновенно наступившей тишине, – взял Дамаск.

"Ну, сейчас он ему даст!" – подумал я, предвкушая немедленную реакцию Андрея Дмитриевича. Если даже известие о том, что израильтяне в очередной раз бомбили Ливан, заставило его так болезненно сморщиться, легко можно было представить себе, как он отреагирует на это спокойное предложение начать новый виток кровавой арабо-израильской войны".

Андрей Дмитриевич не спешил с ответом. Сперва Сарнову показалось, что "он подыскивает слова, стараясь не обидеть собеседника чрезмерной резкостью. Но потом я увидел, что он всерьез рассматривает безумную идею Семена Израилевича, как-то там проворачивает ее в своем мозгу". И только тщательно рассчитав "за" и "против", он наконец ответил. Но этот ответ был совсем не тот, который ждал публицист.

– Что ж, – спокойно сказал он. – Пожалуй, в сегодняшней ситуации это и в самом деле был бы наилучший вариант.

Сарнова не столько поразила неожиданность его ответа, сколько другое. Все люди, с которыми ему приходилось общаться, вели себя в подобных ситуациях иначе. "О чем бы ни шла речь, свое мнение на этот счет им было известно заранее. Собеседник еще не успеет даже договорить, а у него ответ уже готов". Да и сам Сарнов такой же. А тут перед ним "сидел человек, для которого просто не существовало мнения, которое не нуждалось бы в том, чтобы рассмотреть его самым тщательным образом... Он просто не умел иначе. Это было органическое свойство его личности, его человеческой природы".

Е. Боннэр писала: Сахаров считал, что раз США после челночной дипломатии Киссинджера взяли на себя обязательство по поддержанию безопасности Израиля, то не имеют права отказаться от него. А ООН, отражающая в своей структуре сильное давление сталинской дипломатии, должна быть реорганизована. В частности, ему не нравилось, что страны арабского Востока часто безответственно голосуют в ООН.

Был прецедент, когда за поддержку Израиля на Сахарова напали террористы, а, по мнению писателя Владимира Войновича, скорее кагэбэшники, объявившие себя террористами из арабской организации "Черный сентябрь". Они вошли в его московскую квартиру, перерезали телефонные провода, угрожали ему и его близким. Но он свою позицию не изменил.

Чего ему не хватало?

Среда физиков с большим процентом евреев демократические диссидентские идеи Сахарова, большое количество евреев-диссидентов и старания КГБ всячески подчеркивать еврейский фактор в диссидентстве (мол, это не русские недовольны жизнью в Советском Союзе, это всё неугомонные евреи что-то мутят), супруга с еврейскими корнями, доброжелательное отношение к евреям, поддержка права Израиля на обеспечение своей безопасности – всё это приводило к тому, что многие в СССР и Сахарова считали евреем, Цукерманом.

Это и в анекдоте отразилось. Допрашивают Сахарова в КГБ:

– Фамилия?

– Сахаров.

– А точнее?

– Сахарович.

– А точнее!

– Цукерман.

В. Войнович был знаком с Сахаровым и Еленой Боннэр, довольно часто бывал в их доме, считал Сахарова неординарной личностью. В том числе он артикулировал внимание на такой момент: человек достиг вершин в научной карьере и советской властью вполне обласканный. Чего ему не хватало? – недоумевали многие. А не хватало того, "о чём когда-то сказал Радищев: "Я взглянул окрест меня – душа моя страданиями человечества уязвлена стала".

Елена Боннэр говорила, что кредо Андрея Сахарова и в личной жизни, и в общественной укладывалось в две короткие фразы: "В конечном итоге нравственный выбор является самым прагматичным", "Делай, что надо и будь, что будет".

Источник: "Еврейская панорама"